Славная деятельность Русской духовной миссии в Японии (1870-1906 гг.) активно исследуется современными отечественными и японскими учеными. Особое внимание уделяется вкладу православных миссионеров в формирование и развитие межкультурных связей России и Японии. Это, например, выражалось в переводах произведений целой плеяды русских писателей (А.С. Пушкина, И.С. Тургенева, Л.Н. Толстого и др.) на японский язык, осуществленных русскими миссионерами и их японскими учениками. В одном из многочисленных некрологов Николаю Японскому (И.Д. Касаткину, 1836-1912 гг.), основоположнику православной проповеди в Японии, отмечалось, что его деятельность «является одним из главнейших факторов знакомства подданных микадо с русской художественной литературой». С другой стороны, активно сотрудничая с целым рядом центральных и провинциальных периодических изданий, русские миссионеры способствовали развитию представлений о Стране восходящего солнца в кругах российской общественности. Своими работами они внесли существенный вклад в формирование «образа Японии» в России. И если, по мнению В.Э. Молодякова, до 1890-х гг. в русской литературе встречались «лишь незначительные, случайные детали» этого «образа», то, с точки зрения А.А. Поповой, Русская духовная миссия привлекала «внимание общественности к Японии и к своей деятельности в этой стране» и вносила определенную лепту в развитие представлений о Стране восходящего солнца. Следует указать, что практически все сподвижники «апостола Японии» (так называли современники о. Николая), в той или иной мере владели пером. Впервые на страницы отечественной прессы информация из Японии не «кружным путем» через европейскую печать, а напрямую из Хакодате, попала в 1861 году.

Командир корвета „Витязь" Флигель Адъютант Степан Осипович Макаров только что вернулся из Тихого Океана, где он провел со своим корветом около двух лет, и имел возможность ознакомиться с ходом дел нашей духовной Миссии в Японии. Под свежим впечатлением всего виденного и слышанного им он написал из Иокогамы одному из своих друзей в Петербурге письмо, разрешив предать его гласности без своей подписи. Письмо это было действительно напечатано почти полностию в №№ 162—165 Московских Ведомостей и в Прибавлениях к № 27 Церковных Ведомостей. В виду того, что письмо Степана Осиповича Макарова в живом и сжатом рассказе представляет ясную картину как постепенного развития православия в [4] Японии, так и настоящее положение дела, мы решились издать его особою брошюрою, для распространения сведений об отрадном успехе, который православие делает в Японии. Прилагаемый к сему рисунок есть уменьшенная копия фотографического снимка с Соборного храма во имя Воскресения Христова при Российской Духовной миссии в Токио. Фотография снята была 18 октября минувшего 1888 года. Купол уже находится на месте, но остается еще неоконченною отделка, наружная и внутренняя. Теперь больше, чем когда нибудь, это дело нуждается в материальной поддержке для того, чтобы закончить храм с тою же солидностию и правильностию, с которыми храм строился с самого своего фундамента. Пожертвования принимаются в Хозяйственном Управлении Святейшего Правительствующего Синода. [5]

 

Архиепископ Николай Японский родился 1 (13) августа 1836 года в Березовском погосте (с. Егорье-на-Березе) Бельского уезда Смоленской губернии[1] (ныне д. Береза Мостовского сельского округа Оленинского района Тверской области), был вторым сыном диакона Дмитрия Ивановича Касаткина и был крещен в честь Предтечи Господня Иоанна. Его мать Ксения Алексеевна умерла в 34 лет, когда Ивану было всего пять лет. В семье диакона Дмитрия Касаткина было четверо детей: первенец Гавриил, умерший во младенчестве, старшая дочь Ольга, второй сын Иван и младший сын Василий[2]. Доход диакона был весьма скуден: хотя погост был центром Березовской волости и имел церковь, построенную в 1748 году, возле которой дважды в год - 23 апреля (день вмч. Георгия Победоносца) и в день Вознесения Господня - проводились ярмарки, в нем на 1836 год насчитывалось всего 5 дворов (7 мужчин и 6 женщин)[3]. Несмотря на крайнюю бедность, мальчика отдали учиться сначала в духовное училище уездного города Белый, а затем в Смоленскую семинарию. В числе лучших учеников в 1857 году был рекомендован и поступил в Санкт-Петербургскую Духовную Академию с правительственной стипендией. Молодой человек выказывал выдающиеся способности; предполагалось, что он останется при Академии для подготовки к профессорской деятельности. Весной 1860 года в Академии было вывешено объявление с предложением от министерства иностранных дел, приглашавшее одного из выпускников служить настоятелем посольской церкви в Хакодате в Японии. К тому моменту, когда его увидел Иван Касаткин, записались уже трое: Благоразумов Николай[4] и М. И. Горчаков[5] – белыми священниками и еще один в каком угодно сане. Поначалу объявление не произвело на него особого впечатления.

На рубеже XIX — XX веков мировая история приобрела новое направление своего развития. Внешняя политика правящих кругов основных стран Европы (и США) стала открыто определяться запросами мощных капиталистических корпораций. В погоне за прибылями, рынками вывоза капитала, сырья и дешевой рабочей силы, они устремились к новым захватам, требовали «новых просторов» для применения своих всевозрастающих средств. К началу XX в. Англия и Франция поделили почти весь мир, превратив целые континенты — Африку, Австралию и большую часть Азии — в свои колонии. Другим странам, таким как Германия, США, Япония, набравшим к этому времени мощь, но опоздавшим к «разделу мира», предстояло теперь вступить в ожесточенную борьбу за последние куски «недоосвоенного» мирового пространства. Взоры мировых держав обратились тогда к региону Дальнего Востока, где не поделенным оставался огромный бассейн Тихого океана и ослабевшая феодальная Империя Китая, занимавшая ключевое восточное побережье Евразии. Здесь и столкнулись непримиримые устремления Англии, Германии, США, Франции и Японии. В орбиту этих противоречий оказалась втянутой и Россия, которая в то время успешно обживала свои дальневосточные земли, укрепляла свои позиции на рынках Манчжурии, выводила Транссибирскую железную дорогу на Владивосток, утверждалась на выходе в Тихий океан и создавала здесь свой новый флот. В новых внешнеполитических условиях это естественно-географическое развитие России почти внутреннее, если не считать проникновения в Северный Китай, привело ее к столкновению с целой коалицией «заморских» претендентов на дальневосточные территории.

Передо мной выцветшая от времени групповая фотография. На ней Ямамото Исороку, в те времена капитан 1-го ранга, вместе с более чем двадцатью другими офицерами, окончившими в один год с ним Военно-морскую академию. Снимок сделан в середине или в конце 1920 года, у входа в клуб морских офицеров. Кроме Ямамото, можно узнать и других — тогда в расцвете сил; позднее все они стали адмиралами, занимали ключевые посты в императорском флоте Японии и влияли на судьбу целой нации. У одного улыбка сорвиголовы; лицо другого, высокого, торчит над остальной группой как водосточная труба; большинство — типичные морские волки, половина с усами по моде того времени. Однако верхняя губа Ямамото чисто выбрита; он поменьше ростом, и, судя по выражению, пойманному камерой, это человек мягкий, почти жалкий. Фотографии адмирала Ямамото Исороку, главнокомандующего Объединенного флота, столь популярные в печати военного времени, оставляют несколько другое впечатление — отчасти, несомненно, благодаря усилиям тех, кто фотографировал и публиковал снимки. А на том, о котором речь, этакий коротышка: чуть наклонился, чем-то удручен. Соберите нескольких, не знающих, как выглядел Ямамото, и спросите, о ком из этих двадцати с небольшим скажешь, что он разработал впоследствии план атаки на Пёрл-Харбор и командовал флотом, осуществившим этот план, — вряд ли кто-нибудь выберет нужное лицо. Ямамото Исороку и в самом деле невысокого роста. 18 апреля 1943 года, когда он отправился в свой последний полет с восточной взлетной полосы на Рабаул, младший офицер Хайяси Хироси, командир истребителя, сопровождавшего его, впервые увидел Ямамото. Хайяси, сам по себе крупной комплекции, признался, что ему пришла мысль: «Почему это главнокомандующий раза в два меньше меня?» Рост его 5 футов 3 дюйма (около 160 см), весил он примерно 125—130 фунтов (56—58 кг); сложения чуть не по-женски хрупкого; с пальцами пианиста (как утверждает, одна хорошо его знавшая хозяйка ресторана). Правда, в отличие от пианиста он имел лишь восемь пальцев.

 

О первом попавшем в Россию японце, носившем христианское имя Ни­колай, не существует никаких сведений на японском языке, а заслуживаю­щих доверия исторических материалов о нем на русском языке ничтожно мало. Наиболее подробные данные о Николае содержатся в «Жизнеописаниях великомучеников японских», изданных падре Н. Триго в Мюнхене в 1623 г., спустя 12 лет после трагической гибели Николая. С тех пор и поныне имя этого японского христианина нередко можно встретить в католической ли­тературе. Для различных католических повествований о великомучениках характерно, что в части, посвященной описанию событий, происшедших в России с японцем Николаем и монахом-августинцем Николаем Мело, кото­рого он сопровождал, они основываются, главным образом, на информа­ции, предоставленной монахом-кармелитом Иоганном Тадеушем, познако­мившимся с Мело в России. Неизвестно, когда родился японец Николай, каково было его подлинное имя, какого он был происхождения. Из католических источников следует только, что в детстве он вместе с родителями переправился из Японии на Филиппины, в Манилу, был там крещен, а в 1594 г. принял постриг, всту­пив в орден августинцев. В истории Японии столетие, предшествовавшее принятию политики самоизоляции, выделяется активным проникновением японцев в различные районы Юго-Восточной Азии. Первоначально часть японцев занималась пи­ратством, и их боялись, но вскоре пиратов сменили мирные переселенцы из разных уголков Японии.

Кто же не согласится с утверждением, что Новый Год – главный и самый любимый праздник всех времен и народов? Какой еще праздник мы ждем с таким нетерпением и празднуем с такой радостью? И если у русских принято сопровождать встречу Нового Года широким застольем в шумной компании, где обязательны шампанское, мандарины и бой курантов, то японцы в ночь под новый год чаще всего ограничиваются просмотром популярной передачи «Лучшие песни года» («Кохаку ута-гассэн») в узком семейном кругу, отдыхая от предновогодней генеральной уборки. Из еды в этот день предпочитают специальную гречневую лапшу «тосикоси-соба». Тонкая и длинная лапша - символ долгой жизни и связи уходящего года с годом наступающим. Ровно в полночь по телевизору начинают передавать… нет, не бой курантов, а прямую трансляцию колокольного звона – в разных храмах Японии звучат «108 ударов» - «дзёя но канэ». Некоторые наиболее активные граждане в это время заглядывают в ближайший буддийский храм - ведь необходимо и самому, загадав желание, хотя бы разок ударить толстым бревном, висящим на цепях, по большому храмовому колоколу! Когда же еще представится такая возможность?.. Основное застолье переносится на утро следующего дня, когда вся семья лакомится праздничными закусками «о-сэти- рёри», попутно рассматривая поздравительные открытки, доставленные аккурат к утру первого января.

Я часто думаю о том, что своей любовью к природе японцы обязаны прежде всего горе Фудзи, горделиво возносящей белоснежный купол над главным островом архипелага. Когда бы ни проходил я мимо подножия горы, всякий раз останавливался, если, разумеется, погода тому благоприятствовала, чтобы вдоволь полюбоваться несравненной красотой вершины, что, по словам токугавского поэта Исикавы Дзёдзана (1583—1672), «перевернутым веером белым вздымается ввысь к небесам». Чувство, которое пробуждает в нас Фудзи, не похоже на эстетическое наслаждение от созерцания художественного совершенства. От нее веет духовной чистотой, она влечет к возвышенным помыслам. Ямабэ Акахито, один из авторов антологии VIII века «Манъёсю» («Собрание мириад листьев»), воспел Фудзи в бессмертных стихах...